«НА ТУСОВКАХ ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ»

С Виктором Авиловым мы встретились после репетиции спектакля «Пляска смерти» по пьесе шведского драматурга Августа Стриндберга. Напряженность — частый спутник интервью, быстро прошла. Быть может, потому, что я не задала Виктору двух вопросов. Во-первых, не спросила о его шоферском прошлом, которое стало обязательной темой всех публикаций об артисте. Пару десятилетий назад он, действительно, припарковывал свой огромный МАЗ с прицепом около театра на Юго-Западе, играл спектакль, а потом вновь садился за баранку, перевозить стройматериалы.

— Да, жизнь у всех складывается по-разному — я вынужденно не работал около года, немножко «вывалился» из репертуара. Но, слава Богу, вновь на сцене. Я благодарен Театру Наций за приглашение в спектакль. Работать было чрезвычайно интересно, хотя и сложно — Стриндберг для меня автор новый. Да и в театре я привык репетировать только с одним режиссером — Валерием Беляковичем, руководителем Театра на Юго-Западе. С нынешними партнерами Еленой Козельковой, Михаилом Янушкевичем и режиссером Виктором Гульченко — тоже встретился впервые. Спасибо судьбе за эту «Пляску смерти». А пьеса замечательная: простая и мудрая. Мой герой Курт, немолодой человек, возвращается после долгой жизни в Америке к своей кузине. Ее муж — тоже старый знакомый Курта. И попадает он в водоворот семейных коллизий. Люди, прошедшие вместе по длинному жизненному пути, продолжают с удивительной ненасытностью пожирать друг друга. Мой герой становится невольным свидетелем и даже участником всех их разборок… Любовь и ненависть — тема этого спектакля, премьера которого состоится 14 и 15 июня на сцене Московского драматического театра имени К.С. Станиславского.

— Нет, конечно. Но занят в репертуаре мало. Играю только в трех спектаклях: «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «На дне» Горького и в спектакле по ранним чеховским рассказам.

— Есть кое-какие предложения в кино и на телевидении, но говорить об этом пока преждевременно.

У меня нет, да и никогда не было особых творческих планов. Может быть, потому, что родом я из самодеятельности, в театр попал случайно и никогда не обольщался на счет себя. Слишком долго театр был моим хобби, отдушиной. У меня-то и диплома театрального нет.

— Действительно, актеры нашего театра играли в спектаклях и по ходу дела окончили институт. Я же решил, что мне поздновато. Не по возрасту. Просто к тому времени я познал профессию практически, «варился» в театральном котле уже около десяти лет, в моем репертуаре были великие роли. Учиться азам профессии было как-то неловко. Да и времени не хватало. Учиться надо другому. Постигать смысл жизни. И отвечать прежде всего самому себе на главные вопросы бытия. Мне нравится шекспировская фраза: «рок довершил, что Бог судил». Так было и со мной. Однажды, я проснулся ночью и задумался над глобальными вопросами. Это на самом деле была поворотная ночь в моей судьбе. Я мучительно пытался ответить на вопросы: зачем я здесь, в этом мире. Не в смысле профессии, а вообще, зачем я живу… Ответа найти не мог.

И тогда неведомая сила потянула меня к познанию. Вы спросите: «Познанию чего?» Это Нечто можно назвать Богом, Космическим разумом, Судьбой… Эта же сила стала «подбрасывать» мне встречи с экстрасенсами, которых я забрасывал вопросами. Я стал зачитываться книгами о восточной магии, мистическими трактатами Кастанеды, Кришны, Рама Черака. Изучил философов, прежде всего Канта и Соловьева. Кстати это было не так просто в конце 80-х. Некоторые из книг приходилось доставать в самиздатовских выпусках. А потом понял, что могу лечить людей. Хотя лечение — это малюсенькая область применения этой силы, которую я назвал Нечто. Другой аспект — магия. Как белая, так и черная. Как и гипноз.

— Я не могу и не хочу отвечать на этот вопрос впрямую, потому что люди сочтут это бахвальством. Всего, конечно, я еще не постиг. Да это и невозможно. Просто я органично использую свои познания (неточное, конечно, слово, но трудно подобрать слова, когда говоришь о сверхсиле!). Само актерское искусство — это тоже всего лишь маленькая часть Того. Что-то я разоткровенничался, а люди прочтут и подумают: «Вот выпендривается».

— Да, поначалу трудно, а потом переходишь какой-то рубеж, и восприятие событий становится иным. Я не скажу, что легче. Но я уже отношусь к жизненным проблемам по-другому. То, что несколько лет назад казалось тяжелым бременем, к чему продирался с кровью, сейчас кажется не таким уж и важным. Ведь самое страшное, как нам кажется, это смерть. На самом же деле в ней нет ничего страшного. У Курта Воннегута есть мудрая фраза: «Смерть в нашем мире — вещь обыкновенная».

— Года три-четыре назад я бы с удовольствием пожил в одиночной камере. Конечно, не так долго, как Монте-Кристо, и не на хлебе с водой. Хотя согласен и на скромный рацион — я человек довольно аскетический. Иногда мне просто нужно отгородиться от людей. Я плохо чувствую себя на тусовках. Это — не принципиальная позиция, а мое самочувствие.

— Вы правы. Для кого-то может быть мечтой Гамлет или Воланд. А у меня уже это сбылось. Я играл и Мольера, и Ланцелота, и Хлестакова, и Кочкарева, и графа Монте-Кристо, и Арбенина. Все роли и не перечислишь. Может, потому я и полюбил одиночество, что слишком устал. Но сейчас здорово дали отдохнуть. Так что даже болезнь пришла вовремя. Ибо ничего не бывает случайного.

— Вы задали самый больной вопрос. Бросил я свою семью. Настоящую семью: актрису нашего театра Галю Галкину, двух наших девчонок. Иногда являются такие грезы, что я возвращаюсь к ним. Со своими девочками я, конечно, вижусь. Старшая работает на фирме. Младшая перешла в последний школьный класс и с увлечением занимается театральной самодеятельностью. Режиссер оценивает ее успехи высоко. Скоро пойду к ней на премьеру спектакля о Степане Разине. С бывшей женой играем спектакли, постоянно видимся в театре, и каждая встреча — отзывается болью. Так ноет старая рана.

— Хочется в избушку, на берег реки и вволю посидеть с удочкой. Я — заядлый рыбак. И если бы мне предложили Адриатическое море или рыбалку на Волге, то я, не задумываясь, выбрал бы второе.

И еще. Хочу, чтобы новая премьера прошла достойно. Я очень боюсь премьерных спектаклей, когда еще «держит» текст, когда ты можешь из него «вывалиться». Для меня каждая премьера — шоковое состояние.