СТАТЬИ И ИНТЕРВЬЮ


В НАЧАЛО РАЗДЕЛА
ГОРОД КИНО

Фото Леонида Воронцова

…Опять любимую фразу скажу: «Через тернии к звездам». Обязательно у человека должны быть тернии в жизни. Потому что они учат мудрости, они учат понимать других. А если ты катаешься как сыр в масле всю свою жизнь, то ты ничего не поймешь. Ты дураком только помрешь.


Передача «Город кино» была снята на канале «Телеинформ» в апреле 2000 года — спустя два месяца после того, как Виктор Авилов выписался из туберкулезной больницы, где он лежал с мая 1999 по февраль 2000 года.


М.А. Здравствуйте, дорогие друзья! Здравствуйте, дорогие зрители канала «Телеинформ». Сегодня у нас снова передача про кино, она называется теперь «Город кино». У нас новое название, но передача осталась та же самая. И сегодня к нам в гости приехал з.а. России Виктор Авилов. Виктор, здравствуйте.
В.А. Добрый вечер.
— Я просто счастлива, что Вы доехали до нас. Мне очень давно хотелось Вас пригласить, и я просто очень рада.
— Вот, свершилось, значит.
— Просто свершилось… Я хочу сказать нашим зрителям, что, дорогие друзья, как всегда Вы можете звонить нам и задавать нашему гостю любые вопросы. Может быть, даже в конце эфира мы придумаем какие-то призы. Ну, посмотрим. Какие будут вопросы, такие будут…
— Такие и призы будут…
— Да. Вот, но я надеюсь, что вопросы будут хорошие, интересные. Тем более, что такой гость…
Виктор, первый вопрос мой. Он не связан напрямую с кино, потому что мне интересно было бы спросить про театры-студии… Потому что я знаю, что вы начинали в театре-студии Беляковича. Как раз первый вопрос из этой области хотелось бы вам задать. В 80 годы появилось безумное количество таких вот маленьких театров-студий, сделанных под одного режиссера...
— Мы даже раньше появились. Где-то в середине семидесятых. Примерно 75 год. Можно прикидывать, что нам четверть века.
— Ну, все-таки, мне кажется, расцвет был в 80-х... Может, я и ошибаюсь...
— Да-да. Потом они как грибы стали расти-расти. Потом исчезать. И вырастать, и исчезать. А вот мы пока живы. Ну и Табаковская студия, Спесивцева был театр на Красной Пресне.
— Я веду к тому, что в какой-то момент эти студии стали безумно модными. То есть в них бывала вся Москва. Считалось, что там гениальные режиссеры, гениальные актеры, спектакли… Я это говорю совершенно без сарказма. Наверное, так действительно и было. Почему-то ни один, практически ни один из этих гениальных актеров, которые играли в этих студиях, не стал известным… Вы — исключение. Вы — единственный человек, начинавший в театре-студии, который добился популярности…
— Почему ж я один, Господи. Много, наверное, людей, актеров, которые начинали оттуда, вели свои истоки из этих вот студий. А потом, грубо говоря, эти театры-студии — вот, к примеру, наш бывший театр-студия — мы слово «студия» отбросили. У нас на сегодня называется «Театр на Юго-Западе», без слова «студия». Я, честно говоря, не понял смысла вопроса… Что я должен ответить: почему у кого-то сложилось, у кого-то не сложилось?..
— Нет, мне просто интересно, на самом ли деле… Ну вот, как бы, прошло время. Ясно, что большое видится на расстоянии. На самом ли деле это все было так необыкновенно, как казалось тогда? Вот театры-студии, там потрясающие режиссеры, потрясающие спектакли? Ну потому что действительно странно, что практически никто — ну я не знаю ни одного актера из этих театров (я просто несколько лет проработала в театре Спесивцева, и там были потрясающие ребята совершенно) — ни один из них не раскрутился, вот то, что на современном языке называется. Даже те, кто стал сниматься в кино. Все равно. Какая-то печать стоит на людях, которые…
— Я не знаю, я не могу за других людей отвечать. Но я могу сказать, что за эти годы, особенно когда все это начиналось, если говорить простым языком, пришлось попахать. Очень сильно попахать пришлось. Бывали такие годы, что дикое количество спектаклей. К концу сезона прямо думаешь: «Всё. Еще месяц — и я кони кину». Уже сил не хватало. Бывали такие годы — очень тяжелые. Это как раз 80-е годы, когда уже мне пришлось играть именно в театре много ведущих ролей. Это и Мольер Булгакова, и Гамлета я играл, и уже Калигулу я играл.
— А сколько вам было лет тогда?
— Ну как? Я могу сказать, я так в семьдесят четвертом из армии демобилизовался. А где-то в семьдесят пятом у нас все и началось. Сначала это были «молодцы-огурцы», начало такого студийного движения. Самое-самое-самое начало.
— То есть такой энтузиазм, да?
— Да. Можно назвать энтузиазмом. Приходилось очень тяжело. А в какие-то годы мы умудрились, я сейчас даже помню, мы за февраль месяц сыграли 93 спектакля. Было такое в один год. Если это учесть, что у нас не было двух составов, мы играли только одним составом. Подмены не было. Подмена только случалась в экстренных случаях, когда действительно человек падал, в больницу попадал. А спектакли уже стояли в репертуаре, и нужно было зрителям их все равно показывать. Кто-то вводился срочно. В других театрах, будем говорить так — «профессиональных», — там по два состава. Я так думаю, у меня никогда не было второго состава. Вернее, сейчас уже стали появляться. Кто-то может подменить в каких-то определенных ролях. Тем более, я сейчас долго болел. Меня во многих спектаклях пришлось заменить режиссеру. Тяжелые там для ребят времена настали. Я им сочувствую. Вводиться — это всегда очень неприятно за другого актера. То есть это как-то… Много всяких аспектов, почему это неприятно…
— Морально-нравственных аспектов, или каких?
— Да. Морально-нравственных, я бы сказал. И чисто таких физических. Например, человек резко заболел, а спектакль должен произойти завтра или послезавтра. Другому актеру нужно за одну ночку выучить всю роль, плюс запомнить все мизансцены, все переходы музыкальные. Это с ума сойти можно. Это — тяжелейшая работа.
— Каково ваше мнение, мне просто вот интересно: вы как человек, который всего добился после театра-студии… Ну вот если бы вы начинали с начала… По какому бы пути вы пошли? Это вопрос не такой… Вы смеетесь…
— Всего добились! Чего я добился «всего»?
— Ну хорошо, ну вы все-таки заслуженный артист России…
— О, как! То есть добился этой надписи себе в титрах...
— Мне интересно спросить. Вы бы начинали так же? Этот безумный труд — по три спектакля в день? Наверняка, это было.
— Бывало, не все время. Но такие бывали годы, тяжелые…
— Потому что я помню это время действительно. Или все-таки как-то бы вы пошли через театральный институт, более спокойно. Но вот просто сейчас…
— Нет. Театральный институт — это не интересно.
— Не интересно? То есть научить профессии этой нельзя?
— Научить? Маш, вот, где больше научишься, как говорят, плавать? Одному будут теоретически рассказывать, как нужно плавать, а другого практически в воду бросят. Кто быстрее плавать научится?
— Человек приходит пианистом играть в ресторан. Он лабает прекрасно, подбирает всё на слух — абсолютный слух, все способности… Никогда он не сравнится с человеком, который с пяти лет учится: музыкальная школа, училище, консерватория…
— Я думаю, тот, кто сидит в ресторане на сегодняшний день и играет, он тоже, наверное, что-то закончил.
— Ну нет, я к нашему разговору… Ну это — да.
— Ну, например, такие вещи, как вот у Станиславского есть книга, по-моему, «Работа актера над собой»… (Мы шутим так: «Работа актера под водой». Ну, мы так в шутку перефразировали, насчет названия.) Я, когда уже играл спектакли, у меня были серьезные уже роли, большие, и потом я взял эту книгу и стал читать. Просто для самообразования… И потом я прочитал там, что, оказывается, то, что я уже делаю в течение пяти или восьми лет, — оказывается, это называется «сквозное действие».
— Ну то есть вы к этому пришли сами?
— Я это уже делаю давно. А потом я узнал, что, оказывается, это «сквозное действие» называется, а я это уже делаю. Вот и все. А вот у них начинается в институте — сначала им объясняют, что такое «сквозное действие», а потом они уже идут на сцену. Мы с разных сторон зашли в профессию. Это я опять конечно, я не хочу ребят никого обидеть, я конечно, утрирую, причем это претензия не к ребятам, а вообще — система вот такая… У кого она верней — система? Вот они пять лет теряют, грубо говоря, конечно они там учебные спектакли тоже выпускают, курсовые… Но я эти 5 лет работал актером. Я работал. Во все лопатки.
— Да, правильно. А как же действие режиссера? Я знаю, когда я работала со Спесивцевым, он нам говорил: «Никакой индивидуальности. Ничего. Вы должны быть мной». И всякие такие вещи. Одно дело, когда много педагогов тебе как-то что-то дают, а другое дело, когда один человек, который авторитет, и который…
— Во-первых, я бы мог сказать так, что мы вместе с ним параллельно учились. Он учился режиссерскому искусству, а я актерскому.
— То есть даже так?
— Он как режиссер не был, конечно, нулевой. Он тогда вел группу в ТЮМе — в Театре юного москвича. У него был, можно сказать, мизерный опыт. Мы вместе, мы параллельно — он подрастал как режиссер, а я подрастал как актер рядом с ним. Даже я мог бы сказать, — может, это покажется кому-то наглостью, — мы учились друг у друга. Он учил меня. А я учил его, как нужно работать с актером. Не то, чтобы мы учили… Мы одновременно начали.
— Виктор, тогда такой вопрос. Я знаю, что когда вы пришли в театр, вы начали с главных ролей, то есть весь репертуар строился под вас: и Гамлет, и Ланцелот…
— Ну, прямо уж весь… Ну, не весь репертуар.
— Мне так сказали. Я не знаю.
— Но, в общем-то, да. Было время, когда — да, в основном главные роли. Но у ребят тоже были свои спектакли. Когда есть коллектив, по справедливости нужно, чтобы вот у этого актера был свой спектакль, где он главную роль играет. Чтобы каждому что-то досталось. Все время в массовках бегать тоже ведь никому не интересно. С ума сойдешь. Интересно, чтоб было нечто свое.
— А вот как этот театр рождался? Вы пришли к Беляковичу и вы вдвоем стали это делать? Или вы пришли как актер в театр, который уже существовал…
— Я никакой не актер был, я был шофер.
— Шофер?!
— Я — шофер. Я, когда еще только начинался наш тогда еще театр-студия, я работал на МАЗе с прицепом, возил песок. 29 автокомбинат, вторая колонна. Начальник колонны Морозов. Причем я работал неделю в день, неделю в ночь, неделю в день, неделю в ночь. И при этом я… Это, конечно, так сказать… преступлением это, конечно, трудно назвать… Когда в ночь мне нужно было выезжать, а у нас в ночь выезд был обычно, по-моему, в районе восьми вечера, и на всю ночь работать, — а я выезжал не в восемь, а в шесть вечера. Подъезжал на МАЗе к театру. Если была зима… МАЗ — это дизельная машина, его можно не глушить, а он будет тарахтеть. Я его оставлял: дыр-дыр-дыр-дыр-дыр, он стоит у меня работает. Полтора-два часа, сколько там у меня спектакль… Я из солярочной этой робы одевался в костюм, выходил на сцену, играл спектакль. Всё. Потом выходил со спектакля, усталый. Садился за руль и ехал, всю ночь возил песок. Это такая одна неделя была. Другая — я с утра работал.
— И вот после этого песка вы приезжали и отыгрывали спектакль?
— Не после, а до. А, когда я с утра работал?.. После песка я ехал играть спектакль. А когда я в ночь работал, я сначала играл спектакль, а потом уезжал возить песок.
— Нет, ну все-таки: кто кого встретил? Вы Беляковича встретили? То есть, как вы встретились?
— Нет, ну тут история… о ней уже много писали в газетах. Может, человек со стороны не очень… А у нас же все статьи собираются. Мы учились с младшим братом Беляковича. Их два Беляковича — Валерий Романович и Сергей. С Сергеем мы учились в одном классе. С первого класса. Сколько мы были знакомы уже? С 1961-го — ну пятнадцать, там, семнадцать лет уже мы были знакомы. У Валерия Романовича возникла идея создать свой собственный театр. Он как-то посадил на кухне своего младшего брата и всю ночь ему не давал спать, рассказывал, какой это будет театр, какие будут спектакли, как мы будем это всё играть, как мы будем делать… Ну он, короче, его заразил. Он говорит: «Так. Хорошо, это мы решили: театр делаем. Из твоих друзей кто будет артистом в нашем театре?»
Ну Серый и говорит… (Я его Серый зову — по-простому, по-нашему.) Он стал думать: «Ну, Макар»,.. меня, говорит — «Витька Авилов». Он говорит: «Хорошо, почему этот, почему тот? А почему Авилов? — он спрашивает. — Почему предлагаешь его?» — «Он, — говорит, — классные анекдоты рассказывает. С выражением».
— То есть вас так на комедийные роли брали?
— А начали мы с комедийных ролей. Мы начали с «Женитьбы» Гоголя. Потом у нас пошли чеховские ранние рассказы — они тоже все юморные. Потом у нас «Водевили» пошли, где мы вообще с Серегой играли двух бабок, которые мечтают… «Беда от нежного сердца»: у одной одна дочка, у другой своя дочка, и они мечтают за одного и того же миллионера их выдать. Но это довольно-таки известный водевиль Владимира Соллогуба. Я играл совершенно, естественно, плоскую такую… в очках таких… (Показывает.) У меня вместо шали была… по-моему, в них картошку возят… У нее вот такая вот ячейка была…
— Авоська? Мешковина? Холстина?
— Нет, не мешковина. Сеть. Сетка… Вот с такой ячейкой — где-то сантиметр на сантиметр.
— Ну, бедный был театр-то…
— К ней какая-то бахрома была пришита. Это у меня якобы шаль была. А Серега… Он и так-то телосложения плотного, так он плюс себе еще клал сюда, клал сюда там подкладки (показывает женскую фигуру с могучими формами), и мы выходили такие два контраста — такой и такой вот (показывает круглую и тощую фигуры). И ругались. Каждый свою дочь хочет за миллионера выдать. Вот такой у нас конфликт. Это водевиль. Я, честно говоря, конечно... Народ уходил с больными животами после этого спектакля.
— Здорово…
Виктор, ходят такие слухи, что Вы играете в театре не только на русском, но даже, если нужно, вы можете взять и выучить какую-нибудь пьесу целую на японском языке.
(Смеется.) Да, было такое дело. Но для начала нам пришлось, — мы когда в Америку поехали, мы возили три спектакля, — и вот по чеховским рассказам нам пришлось весь спектакль выучить на английском языке. Но нас учил переводчик чисто английского языка. А американский сленг и английский — они немножко отличаются уже все-таки. И вот там есть такой рассказ «Налим», ну а налим — это же усатая рыба. Она нашла где-то… хоть она и переводчик, но она отыскала в словаре, как будет… как будет по-английски «налим». И нашла «a burbot». И мы когда ловим, якобы, там, налима, мужики под корнями — все: «a burbot, a burbot». Американцы не понимают, что за «a burbot» такой? И потом мы уже спектакля три отыграли, нам говорят: вас никто тут не поймет. Есть «cat-fish», «кот-рыба» — здесь поймут. А у нас три спектакля, в смысле этот рассказ, ушли на фу-фу. Что за «a burbot»? «A burbot, a burbot…»
— А налим — это было существенно? То есть его нельзя было заменить, там, щукой?
— Там налим — это существенно. Рассказ называется — «Налим»! Чеховский рассказ — «Налим».
— Всё, поняла.
— И именно эта рыба под корнями прячется.
— Виктор, ну хорошо, но английский язык все в школе учили. Все-таки, английский не так. Вот японским вы меня заинтересовали гораздо больше.
— Когда учишь английский язык, — ну, тем более, хоть какая-то база школьная есть, — там все-таки каждому слову есть эквивалент в переводе. Ну, плюс артикли там всякие: the, a… А в японском получается полная абракадабра для нас.
— То есть там не слова, а целые фразы…
— …Там бывает что… Мы вывозили «Ромео и Джульетта». Я играл там Меркуцио, это друг Ромео. Такая очень хорошая роль, выигрышная для актера. И там есть у него такой, говоря современным языком, такой стёбный разговор с кормилицей. А мы же еще… эксперимент у нас такой был: у нас Ромео и все Монтекки — русские актеры, а Джульетта и все Капулетти — все японские актеры. Мы с ними говорим — они нам по-японски, мы им по-русски, они нам по-японски, мы им по-русски.
— То есть так и играли?
— Да, мы несколько лет так выезжали. А одну сцену, где у меня есть разговор, где мы так друг друга подкалываем с ее кормилицей… Романыч мне говорит: «Вить, ты выучи с ней диалог на японском». Мне японцы наговорили весь этот текст на кассету, я в наушниках все время. Не получается это выучить. Ну не могу я это выучить! Я говорю: нет эквивалента!..
— Русскими буквами написать.
— Русскими буквами писал. Написал: «Коре-ва, коре-ва, оджоу-сама обандас! Мада ёру деванай…» (И далее декламирует текст роли по-японски, весьма экспрессивно.)
— А она подкалывалась при этом?
— Это нормальный текст, грубо говоря. Нормальный Шекспировский текст в переводе на японский язык. Она мне говорила по-японски, я с ней по-японски. Но просто интересна реакция зрителей, например, была, когда вот там первая сцена — у нас свои разговоры — по-русски я, по-русски вторая сцена, третья по-русски.
— А им это не надоедало вообще? Японцев я имею в виду…
— А мы все так играли. Вся труппа наша. Русская. Мы по-русски, они по-японски, и у них там синхронный перевод. Понятно было.
— А я думала, что это такая фишка.
— Нет, почему… И вдруг я начинаю говорить по-японски. Причем у нас там было много — больше 70 спектаклей. Где-то у меня акцент, я допускаю… Там ребята — японцы подходят и мне говорят: там неправильно ударение. Длинно. А вроде я… так нам ближе произношение… Они меня все время поправляли. И где-то после 15-17 спектаклей, где-то в середине второго десятка, ко мне подошел переводчик, услышал японский и сказал: «Витя, ты уже вот сейчас говоришь абсолютно чисто по-японски». Но меня везде ребята поправляли, актеры японские… Это слово там неправильно произношу, здесь не так… А у них еще манера, у японских актеров… это как бы театральная школа японская — они (рычит какие-то японские слова) у них вот.
— Я фильмы видела такие.
— Они и на сцене такие. И я потом тоже так говорил, как японец.
— Ой, Виктор, а вы что-нибудь мне не прочтете?
— Так только что говорил. (Говорит на японском, голос становится похож на Владимира Высоцкого.) Вот так вот.
— Мне кажется, эта роль для Никиты Джигурды очень подошла бы.
— Не знаю, как бы она подошла.
— Голосом. Виктор, наши зрители задают вопросы. И уже очень много дозвонившихся. Давайте потихонечку начнем отвечать на вопросы.
— Ни за что!
— Ну я так и знала, что вы так мне ответите. Хорошо. Спрашивает Александр: «Вы снялись в фильме “Господин Оформитель”. Что для вас значил этот фильм? Какую роль он сыграл в вашей жизни?»
— Ну, во-первых, это был мой дебют в кино. Это самый-самый первый фильм в моей жизни. Что он для меня еще значил? Когда этот фильм появился, он для всех был для людей… они не приняли… Кто-то его понимал и принимал. Но это его тогда назвали, хотя я считаю, что это неправильно, — первый советский фильм ужасов. Первый, его тогда в печати так окрестили. Но я, честно говоря, может быть, тоже еще был непривычный человек к этому делу… Когда я прочитал сценарий, я вообще ничего не понял.
— Ну чего — Галатея там, Пигмалион…
— Но я тогда сценарий прочитал, а он… Сюжеты — да, они известны. Но когда я прочитал первый раз сценарий, ничего вообще понять не смог. Потому что одно дело, когда ты видишь на экране изображение всего этого. А другое — когда ты на бумаге читаешь... Трудно с первого раза врубиться. Я, может, где-то начал доезжать, когда еще раз прочитал, еще раз, когда работать уже начали… И все равно, когда снимаешься, ты не можешь предугадать — что будет. Это невозможно. Любой актер и даже режиссер не может сказать… Хотя нет, многие режиссеры говорят, что он уже кино снял здесь (в голове)… Есть такие режиссеры, и были такие режиссеры. У них кино уже снято, они уже его видят. Есть такие. Но все равно, даже то, что ты видишь, и начинаешь работать, — все равно то, что ты видишь, не получится. Будет что-то по-другому.
— Надо же. Удивительно, я просто не думала, что это ваша… Я как раз хотела спросить про первую роль и что вы испытали.
— Причем тогда еще Валерий Романович нам запрещал в кино сниматься. Он правильно говорил: «Мы сначала должны сделать театр, а потом вы пойдете в кино».
— Мне кажется, в этой позиции столько эгоизма… Жуткого. Сделать театр. Что это значит? Сделать театр — это сделать меня, режиссера. Вот такого замечательного.
— Ну нет, Маш, ну почему?
— Мне всегда так кажется. Потому что…
— Естественно, нужно было… Хотя, с другой стороны, я тоже думаю, что можно уже было позволять и сниматься. Это работало бы только на театр. Только на имидж театра. Но вот тогда у нас строго так было.
— Хорошо, следующий вопрос. «У вас очень необычная, удивительная колоритная внешность, — спрашивает Вера Владимировна. — Откуда вы родом? Мешает или помогает внешность в выборе ролей?» Для меня более интересно, откуда вы родом?
(Сильно окая.) Да московский я, московский. Или как меня на Украине называют — москаль.
— Даже не Латвия? Не Эстония?
— Нет. Вот сейчас я здесь сижу — и кажется, что я на какого-то прибалта смахиваю. (Отрицательно мотает головой.) Я приезжаю… мы были на гастролях и в Финляндии, и в Эстонии. Я там хожу по улицам… Я — белая ворона. У них такого цвета волос — нету.
— У эстонцев нету?
— Такого цвета — нету. Вы просто не обращали внимания. А вот мне пришлось с этим столкнуться, потому что это меня касается. Мне говорят: «Вить, ты кто-то — прибалтиец, швед какой-нибудь, финн». Я приезжаю — и я там… по внешнему виду я чужой.
— Кошмар.
— А что там еще-то? Вторая часть вопроса?
— Вторая часть вопроса: «Мешает или помогает ваша внешность в выборе ролей?» Но я не представляю, как она может мешать?
— Ну, во-первых, роли-то выбираю не я. В кино роли выбирают режиссеры и приглашают меня на эту роль. В театре мне роль тоже выбирает… Я бы даже сказал, что методом проб многие спектакли у нас делались. Мы взяли, например, «Мастера и Маргариту». Мы на репетициях предварительных — кто кого будет играть, мы перепробовали все, по кругу прошлись… основные роли… Четверка эта: Воланд, Коровьев, Кот, Азазелло, и Гелла. Ну, Гелла-то была, понятно… А мы вот так вот продвинулись по кругу, и даже еще другие ребята, пока все это устаканилось и стало ясно, что я, например, играю Воланда. А где-то уже совершенно конкретно режиссер видит меня конкретно в этой роли, и вообще «нет базаров».
— Хорошо. Антон спрашивает: «Какой ваш любимый вид спорта? За какую футбольную команду вы болеете?»
— Я не скажу, за какую команду я болею, во-первых.
— Никогда?
— Нет, я не скажу, потому что если я сейчас скажу за одну команду, то болельщики другой команды…
— Встретят вас у входа.
— Нет, не встретят у входа. Я просто… Им это будет немножко… Не скажу. Хотя я не такой болельщик. Я могу сказать, мне одно время нравилось «Динамо-Киев». Нравилась команда, я за нее не болел. Ладно, сознаюсь… А так я приверженец «Спартака». Хотя в разные годы мне нравилась вдруг одна команда — смотрю, заиграла. «Днепр» мне одно время нравился. Хорошо играл.
— А вы вообще спортом занимаетесь? Хотя я не представляю, как у вас могло быть время на занятия спортом…
— У меня сцена — это такой спорт!.. Каждый вечер. Там только один бой с Лаэртом — семь потов сходит. Это я про «Гамлета» говорю. Вот у меня, например, по ходу спектакля этих сцен, где мокрый весь выходишь, оттого что уже всё — дышать невозможно… Всё — задыхаюсь… Так что чисто физически приходится у нас, тем более, что вообще театр такой, я бы сказал — очень экспрессивный, где выкладываешься настолько…
А так, я люблю спорт посмотреть. И биатлон иногда люблю посидеть посмотреть… Сейчас, правда, почему-то мне стал неинтересен хоккей. Раньше, когда вот во времена Харламова, меня за уши не оттащишь. Особенно когда международные матчи — наши с канадцами, с шведами, с чехами… Уй! Не оторвешь. А сейчас — я не понимаю почему. Я не хочу опять же никого обидеть, то ли сейчас хоккей сам по себе изменился, то ли я изменился, но неинтересно стало смотреть.
— Интерес пропал, да?
— Футбол обожаю посмотреть. Особенно, когда играют бразильцы. Это уже не футбол — это искусство.
— Это даже я иногда смотрю.
— Даже женщины смотрят. Это красиво.
— Виктор, давайте сейчас устроим такой маленький блиц-опрос. Потому что вопросов у нас безумно много и мы просто не успеем ответить.
— Хорошо. Блиц-вопросы — блиц-ответы.
— Итак. Хотели бы вы иметь замок Иф в наше время? Евгений спрашивает.
— Хотел бы.
— Пользуетесь ли вы услугами парикмахера? Есть ли у вас собственный стилист?
— Есть. Как я быстро отвечаю!
— Потрясающе. Вот что значит — профессионал. Сказали: коротко, значит — коротко. Виктор, вы производите впечатление очень нежного, воспитанного человека. Почему вы беретесь играть таких злых людей? И расскажите что-нибудь о съемках фильма «Граф Монте-Кристо».
— А каких злых я сыграл? Самый злой у меня Мордаунт в «Двадцать лет спустя».
— Вы же еще сыграли в сериале «Петербуржские тайны» вот этого злодея-лекаря, который…
— Не такой уж он и злодей, если разобраться…
— Он потом исправился, сначала-то он хотел…
— «Почему вы беретесь?..» Во-первых, это моя работа, моя профессия. Мне предлагают работу, я ее делаю. А знаете, между прочим, я могу сказать, и многие актеры могут подтвердить мои слова, злодеев играть интереснее, чем таких добряков.
— Расскажите что-нибудь о съемках фильма «Граф Монте-Кристо». Потому что это один из самых известных фильмов, конечно…
— Ну что «Граф Монте-Кристо»? Павильонные все съемки мы делали в павильонах Одесской киностудии, потому что Одесская киностудия его выпускала. Улочки, всякие проезды, проходки — это мы в Таллине снимали, в Прибалтике. В Риге снимали этот фильм. И потом поехали в самый натуральный замок Иф. Это под Марселем. Во Франции снимали сам замок. Конкретно в нем снимали, и в Париже кой-какие проходки, проезды тоже там снимали. У нас очень мало времени, ну что я могу рассказать…
— А что вы чувствовали, когда вы попали в настоящий замок?
— Ничего особенного. Тем более, что этот замок сейчас просто музей. Там эти экскурсии. Он стоит в море километрах в двух, в трех. Просто это скала каменная и больше на ней ничего нет, кроме как стена по верху скалы сделана и внутри тюрьма. Больше там ничего нет. Скала в море.
— Спрашивает Катя: «Снимаетесь ли вы сейчас в каком-нибудь фильме?»
— В данный момент я не снимаюсь ни в каком фильме, потому что, я говорю, я немножко выбыл вообще из работы. Я в больнице очень долгое время провел. Хотя предложения висят. Но сейчас одни и те же проблемы у всех. Звонят. «Да». — «Всё. Ну тогда вот скоро у нас поступят на счет деньги, и мы вам перезвоним». Я отвечаю: «Хорошо, перезванивайте». И вот — «перезванивают»…
— Итак, Лена спрашивает: «Считаете ли вы себя самодостаточным человеком, и в чем, считаете, смысл жизни?»
— Во как! А смысл жизни — в самой жизни. Я нормально ответил? Как мне кажется…
А смысл жизни, ну в чем? Я не знаю. Посадить дерево, вырастить ребенка, построить дом. Так еще можно ответить. Но это такие вопросики, конечно, на них, по-моему, самые великие умы человечества (это я, кстати, говорю текст из одного спектакля) бились вот уже тысячелетия. Ни Сократ, ни Платон, ни Аристотель так, по-моему, толком не смогли на него ответить. В чем смысл жизни! Вот это вопросик…
— Недавно я ехала с компанией в такси. И там был подвыпивший режиссер, который, когда оказывается в этом состоянии в машине, кроме как с водителем, ни с кем больше не разговаривает. Все сразу умирают от него. И он очень сильно не то что поспорили, но… Водитель говорил, что жизнь — это цепь, череда случайностей. А подвыпивший режиссер говорил, что нет, это череда увлечений. Что в вашей жизни значит увлечение, и вообще увлекающийся ли вы человек?
— А мне кажется, они оба правы. Каждый со своей колокольни.
— В общем, да. Но речь шла о любви. Там: надо ли бы много любви в жизни. Таксист говорил, что увлекаешься — и забываешь о работе, еще о чем-то… А режиссер говорил: наоборот.
— Нужно много увлечений. Нужно много любви в жизни. Всё нужно. Всё человеку нужно. Человек должен за свою жизнь… Но, кстати, и… опять любимую фразу скажу: «Через тернии к звездам». Обязательно у человека должны быть тернии в жизни.
— А зачем?
— Потому что они учат мудрости, они учат понимать других. А если ты катаешься как сыр в масле всю свою жизнь, то ты ничего не поймешь. Ты дураком только помрешь.
— Светлана: «Скажите, пожалуйста, женаты ли вы, и кто ваша супруга? Чем она занимается? принадлежит ли миру искусства?»
— Мы с ней познакомились на киносъемках.
— Она актриса?
— Нет, она не актриса. Она работала администратором в съемочной группе. Она сейчас ничем не занимается. Она у меня одесситка…
— Понятно… Тамара Николаевна: «Будет ли Виктор играть в Театре на Юго-Западе, и когда мы увидим его Гамлета?
— Да, я буду играть. Сейчас я немножко после больницы должен оклематься, потому что еще мне сейчас страшно подумать, что сейчас мне выходить играть Гамлета. Я хочу начать с каких-то таких легких ролей, где больших физических затрат не надо. С чего-нибудь попроще начну.
— Но все-таки в Театр на Юго-Западе вы возвращаетесь? В тот же самый театр к Беляковичу?
— Да, в тот же самый.
— Вы очень верный человек. То есть наверняка любой театр, любая антреприза многое бы отдала, за то, чтобы заполучить вас.
— Маш, ну елки-палки. Ну антреприза — это другой разговор. Я могу поучаствовать в антрепризе, и были, в принципе, предложения. Мы уже встречались, какие-то переговоры первые вели. Но я говорю, меня сейчас пребывание в больнице сильно подкосило.
— Виктор, я желаю вам, чтобы вы как можно скорее вернулись в театр. Чтобы мы наконец могли вас снова увидеть. И как можно больше ролей все-таки в кино. Потому что основной зритель смотрит кино.
— Будем надеяться.
— Итак, дорогие друзья, к огромному сожалению, время нашей передачи подошло к концу. Огромное спасибо тем, кто к нам дозвонился. К сожалению, мы не смогли ответить на все вопросы. Ну, что же делать?.. В следующий раз. Виктор, надо прощаться.
— Всё, счастливо.
— До свидания.
— Будем жить.

Разговор вела Маша Анисимова.
Передача «Город Кино», апрель 2000 г.
Канал «Телеинформ».

Расшифровка Ольги Шевниной.




КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ | РОЛИ | ПРЕССА | НАЧАЛО — СТУДИЯ | ПАМЯТИ ВИКТОРА АВИЛОВА | ГЛАВНАЯ | ФОТОГАЛЕРЕЯ | ВИДЕО | ГОСТЕВАЯ | ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ